Лабиринты веры  - Эллен Грин

– Я ем. Может, мало, но ем. – Я налила кофе в чашку.

Он перевел взгляд на холодильник. Магниты удерживали фотографии. На одной из них, снятой три года назад, Клэр, Мари и Анаис стояли перед домом Анаис в Шербуре. В то лето я не приезжала домой на каникулы. Рассел взял фотографию и привалился к стойке, поглядывая то на снимок, то на меня.

– Что? – спросила я через минуту.

– Просто смотрю на твою мать. У нее оба родителя французы?

– Только мать. А что? – спросила я.

– А отец?

– Он был американцем. Кажется, ирландского происхождения. У него были черные волосы – потом поседел. Анаис тоже темноволосая, ну была… Сейчас седая.

– Отец Клэр жил во Франции? Они там познакомились?

Я села.

– Нет. Исходя из того, что я знаю, они познакомились во Вьетнаме, представляешь? Отец Анаис был дипломатом и работал во французском посольстве. Мой дедушка был призван на военную службу и отправлен в Сайгон. Они с Анаис безумно влюбились друг в друга. Поженились, потом родились Мари и Клэр. Только никто из членов семьи не был счастлив, судя по тому, что я знаю.

– Почему?

Я пожала плечами.

– Бабушка Анаис была из обеспеченной семьи. Мой дед был простым парнем с рабочей окраины Филадельфии. Не знаю, что они нашли друг в друге. Подозреваю, они и сами не знали это. Однажды Анаис взяла в охапку Клэр и Мари и уехала в Шербур. Там жил кто-то из ее близких родственников, вернувшихся во Францию.

– Он жив, твой дед?

Я покачала головой.

– Нет, в прошлом месяце был год, как он умер. Клэр и, думаю, Мари почти не знали его. Он никогда не был частью их жизни.

– А когда Клэр и Мари вернулись в Штаты? – Рассел поднес ко рту свою чашку и обнаружил, что она пуста.

Я протянула руку.

– Я долью тебе остатки. – Добавила кофе. – Во Франции Мари вступила в конвент, а потом приехала сюда, чтобы быть рядом с Клэр. А Клэр приехала сюда, как мне кажется, в начале девяностых. Насчет даты не уверена. Она была редактором французского отделения журнала «Вог», и они перевели ее в Штаты.

– Где они жили? – спросил Рассел. – Я имею в виду Росса и Анаис. Когда они перебрались сюда? – Его взгляд был твердым и заинтересованным.

– Росс Сондерс работал на заводе где-то в Филадельфии. Так что, думаю, они жили где-то в городе. Могу выяснить, если это важно.

– Гм. Послушай. У меня идея. Позволь мне накормить тебя хорошей едой. На самом деле хорошей, добротной и сытной, а ты расскажешь мне все, что помнишь или знаешь о матери, тетке, Анаис и твоем деде…

– При одном условии. – Я поставила чашку в раковину. – Позвони Джоанне и уволь ее с должности моего телохранителя. Впредь мы будем заниматься этим делом вместе. И я переезжаю сюда. Хватит с меня нянек.

– Не очень хорошая идея…

– Иначе мы с тобой не договоримся, Рассел. Я способна позаботиться о себе. Я не собираюсь вечно жить с Джоанной и не хочу, чтобы этот дом пустовал.

– В сложившейся ситуации я не уверен, что кто-то из нас способен позаботиться о себе. Взгляни на меня. – Рассел указал на свое опухшее лицо.

– Если кто-то захочет причинить мне вред, он это сделает, будет рядом Джоанна или нет. Просто так она тоже оказывается в опасности.

Рассел вздохнул:

– Запирать окна и двери. Иметь «девять-один-один» на быстром наборе. Звонить мне при любом странном шорохе в доме. Договорились?

– D’accord[7]. Итак, как насчет сытной еды? – Я рассмеялась.

Мы сели во дворе «Мексикан фуд фэктори». Перебрав с десяток других ресторанов в округе, остановились на этом. Сидеть на свежем воздухе было приятно, еда оказалась отменной. Еще один плюс был в том, что у них подавалось спиртное.

Рассел подвинул ко мне корзинку с чипсами:

– Ешь. Пожалуйста.

Я взяла кусочек и откусила уголок.

– Чем тебе не нравится мой вес?

Он пожал плечами:

– Обсуждать с дамой ее вес – это верх неприличия, но в твоем случае я делаю исключение. Ты худа. У тебя анорексия?

Я ненавидела это слово. Покачала головой.

– Давай не начинать ужин с постановки неверного диагноза, ладно?

Рассел откинулся на спинку стула:

– Расскажи, какие отношения сложились между тобой и твоей матерью.

– Отношения, – я подалась вперед, – состояли в том, что Клэр – хотя о мертвых плохо говорить нельзя – была стервой.

Он улыбнулся:

– В каком смысле?

Я задумалась:

– Она бывала ужасно жадной. Все время злилась.

– Оскорбляла тебя?

Вопрос больно кольнул меня.

– Ох, не знаю… но на ее лице нередко было такое выражение, будто ей хочется мне врезать. Она орала на меня, обзывала всячески, приклеивала ярлыки. Меня для нее почти никогда не существовало. В детстве я сама находила себе развлечения и старалась держаться от нее подальше.

– Похоже, твое детство было тяжелым.

Я устремила взгляд на бамбук, росший по границе площадки со столиками.

– Мы часто переезжали, так что я всегда была одиночкой, пыталась приспособиться. Меня сторонились, я казалась странной. – Я снова откусила от чипса. – Ты же понимаешь, что я так старалась сохранить душевное равновесие?

– А почему вы так часто переезжали?

– Для этого была тысяча причин. Ей не нравились соседи, школа, окрестности. Такое впечатление, что она каждый год принималась паковать вещи.

– Даже странно, что тебе удалось закончить школу.

– Э, да, но для таких случаев существуют репетиторы. Все свое детство я играла в догонялки.

– А откуда у Клэр были деньги? Ведь надо же на что-то жить. И тем более переезжать. Она работала?

Я задумалась.

– Много лет назад она начинала редактором в журнале, но после удочерения никогда не работала. Семья Анаис была при деньгах. Думаю, Клэр получала деньги от нее.

– Одно это уже интересно.

Официантка принесла напитки.

– Еще у Клэр были какие-то терки с сестрой. Ни одна из них не отличается покладистостью. Не отличалась – это о Клэр. – Я откашлялась. – Мари всегда разная, то добрая, то злая, а иногда немного не в себе. Ты это хотел знать?

– Я – внимательный слушатель. Рассказывай все, что хочешь.

– Когда была маленькой, я никогда не чувствовала, что нужна Клэр. Она изо всех сил старалась надевать маску идеальной матери для окружающих или для представителей той школьной системы, в которой я оказывалась на тот момент. Когда рядом были люди, она всегда улыбалась, говорила правильные вещи, обнимала меня или прикасалась ко мне, но, когда нас никто не видел, все было по-другому.